Рада 2576/89
от Князя Коротая 2019/92 и Златы 2009/92

Прошло уже полмесяца, острая боль утраты притупилась, и стало возможным смотреть на этот, последний прижизненный портрет, и говорить о Дусе в прошедшем времени.

Я похоронил не просто собаку - Дуся была старшим ребенком в семье, хотя это звучит, вероятно, очень банально для понимающих и глупо для остальных. Она была настоящей борзой: умной, интеллигентной, ненавязчивой, независимой, гордой, чуточку хитрой натурой, прекрасно знавшей свое предназначение на этой земле. Она могла себе позволить прикинуться слепоглухонемой тупицей дома, не выйти навстречу, поклянчить возле стола кусочек чего-нибудь вкусненького, но стоило мне лишь достать свой камуфляж и рюкзак, как собака преображалась: это было само послушание, причем с моей стороны не требовались не то что команды - даже слова, ибо она угадывала сама, что и как ей делать. Она не доставляла хлопот при жизни, и умерла, не доставляя хлопот.

Теперь, когда уже ничего не поправишь, я понимаю: это была не инфекция. Складывая воедино все предыдущие дни и недели, я знаю: она чувствовала приближение смерти. Когда она стала проситься чаще гулять, старалась уйти от дома и с неохотой возвращалась, я подшучивал над ней: ты что, мол, старая, помирать собралась? Нельзя тебе это делать, рано еще, ты нам еще щеночков родить должна! И даже когда она наотрез стала отказываться возвращаться домой, когда впервые отказалась от еды, я не верил, не мог поверить, гнал от себя простую и страшную правду. Я не хотел понимать. И отводил взгляд от ее глаз, просивших ее отпустить.

И только в самом конце, когда правду стало невозможно скрывать даже от себя, и где-то в груди поселился животный страх, я все равно не верил, что Дуся умрет, хотя и понимал, что развязка близка. И до сих пор мне не дает покоя страшная дилемма нашей взаимной любви: Дуся не хотела причинять нам боль своей смертью и хотела уйти, как ей велел инстинкт, а я - я не мог бросить ее умирать, просто по-человечески, ведь друзей не бросают.

Мы старались ее спасти. Мы пытались кормить и поить ее насильно, мы ставили капельницы, витамины, даже антибиотики. В отчаянии бегали в аптеку то за одним, то за другим лекарством. Открывая дверь после очередного такого похода, я услышал топот маленьких ног дочери: "Папа, скорей! Дуся!" и крик жены: "Дуся, нет! Дуся, дыши!"

Не закрыв дверь, я бросился к распростертому телу собаки. Сердце еще билось. Искусственное дыхание, капли дождя залили изнутри стекла очков, все расплывается, ну же!.. давай!.. ну!.. дыши!.. не надо!.. нет!.. не может быть!!!

Дуся последний раз вытянула шею и замерла навсегда. Сердце молчало. Жена с дочкой, рыдая, гладили еще теплое тело, заглядывали в неподвижные глаза. Позвонили друзья: "Как собака?" - "Приезжайте прощаться."

На опушке леса, под молодыми облетевшими осинками, возле любимого нашего поля, с остервенением и как-то отупело мы долбили лопатой плотную глину. Завернутая в кусок красного палаточного брезента, Дуся лежала словно в гробу. Мы осторожно уложили ее на дно могилы, и еще через несколько минут все было кончено. Дунул ветер, с ветвей сорвался листопад, закапал дождь.

В подавленном молчании мы выпили водки, и тут у меня внутри живота что-то твердое ударило снизу в солнечное сплетение, спазм рванулся к горлу, перехватив дыхание и уходя наружу каким-то клекотом. Отвернувшись, я почти бегом кинулся в лес, вцепившись зубами в рукав куртки и стараясь заглушить эти страшные, кашляющие горловые звуки, а другим рукавом размазывая по лицу ставшие солеными капли дождя.

Ночью мне приснился сон: какое-то зимнее поле, глубокий снег, много собак бегают по нему, и среди них - Дуся, а впереди меня стоит множество кричащих людей. Я зову Дусю и боюсь, что она меня не услышит и не увидит, но она бросилась на зов, разметая фонтаны снега, протиснулась между чужими ногами, обняла меня передними лапами, как делала всего несколько раз в жизни, и прижалась к моей щеке своей шеей, улыбаясь одними губами, как только она умела делать. Я чувствовал во сне ее тепло, шелковистость ее псовины, гладил и нашептывал на ухо ласковые слова. И не было в тот миг на целом свете человека счастливее меня.





20 октября 2001 года.